Небольшой очерк о Елене Боннер, жене А.Д.Сахарова.
"Войдя в диссидентский круг, Сахаров принялся отстаивать интересы и права узкого круга людей – скажем так, круга Боннэр. Простой человек, простой народ был ему неинтересен. Андрей Дмитриевич мог броситься в Омск или в Самарканд, чтобы отстаивать интересы тех, кто выступает против общественного строя, но ему в голову не приходило защищать права доярки или путейца..." От меня: это, к слову, проблема всех диссидентов, на простых трудяг им плевать.
"Боннэр, как рассказывает Галина Евтушенко, обратилась за помощью к Березовскому. Попросила 300 тысяч долларов. Березовский выделил 3 миллиона. И Боннэр перевела эти деньги на счёт своего личного фонда, а Фонду Сахарова выделила сумму, которую просила – 300 тысяч. Березовский был потрясён таким коварством.
Или такой случай – о сумме значительно меньшей. Французские кинодокументалисты в 2010 году сняли фильм «Свободный человек: Андрей Сахаров». Картина, понятно, панегирическая. Привезли фильм в Москву, чтобы показать в Сахаровском центре. Боннэр потребовала заплатить за показ. Французы сильно удивились – документальное кино создаётся отнюдь не для прибыли, и в прокате его не бывает. Тем не менее предложили 4000 евро. Боннэр ответила: «Поразительно дёшево вы оцениваете Сахарова. Прошу назначить в соответствии с обычной нормой отчисления от проката фильма». И потребовала заплатить в десять раз больше. Французы не нашли такой суммы, и, обескураженные, вернулись в Париж." Сегодня 100 лет Е.Г. Боннэр.
Редко какая фигура вызывает в обществе однозначно негативное отношение к себе, как это удалось сделать Боннэр. Мы ничего и не знали бы об этой женщине, не стань она женой Андрея Дмитриевича Сахарова. Поэтому и не любят её – самое распространённое мнение, что она превратила его в антисоветчика, что при ней он был подкаблучником. Как писала её ближайшая подруга Галина Евтушенко, «Люсю и тогда и сейчас многие не любили. Почему? Просто ревновали к Сахарову, считали, что она его сгубила голодовками». Что ж, бесспорно: Боннэр оказала мощное влияние на Сахарова. Собственно, со знакомства с ней начался, если так можно выразиться, другой Сахаров, и это превращение совсем не примитивный процесс.
У Боннэр несомненные литературные способности, она пишет рассказы, печатается в газетах и журналах. Сотрудничает с радиостанцией «Юность». Весёлая, общительная, остроумная она стала своей среди литераторов, актёров, режиссёров. Боннэр, безусловно, была яркой женщиной. Она привлекала мужчин. Было несколько романов, но ни с кем она свою судьбу не связывала – ей и одной было хорошо. И вот Сахаров. Встречаются упорные утверждения, что она познакомилась с ним и женила на себе по заданию западных разведок. Это бред. Всё и проще.
Политически Боннэр была, можно сказать, нейтральна. Вступила в 1965 году в ряды КПСС и даже возглавляла парторганизацию в медицинском училище, в котором преподавала педиатрию. Проводила партийные собрания и произносила правильные речи. Надлом случился в августе 1968 года – по причине «пражской весны». Она принялась разочаровываться в коммунистических идеалах и медленно, но верно сдвигалась в сторону диссидентства.
И Сахаров как раз к 1968 году написал свою политологическую работу, которая сделала его знаменитым на весь мир – «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе». И он стал медленно, но верно дрейфовать в сторону диссидентства.
Сахаров вошёл в диссидентскую среду, в которой все друг друга знают. В которой связи – теснее некуда. Там и знакомится с Боннэр. Сначала у них только деловые контакты по правозащитным делам. Вместе на судах над диссидентами, вместе составляли документы протеста. Потом начались разговоры – о тоталитарном строе, о прекрасной западной демократии. И наконец и он, и она почувствовали: должны быть вместе.
Встречаются утверждения, что некие зарубежные силы подослали Боннэр к Сахарову, чтобы ввести его в свой круг. Профессор Яковлев додумался до такого утверждения: «В конце шестидесятых годов Боннэр наконец вышла на «крупного зверя» – - вдовца, академика А. Д. Сахарова… Боннэр поклялась в вечной любви к академику и для начала выбросила из семейного гнезда Таню, Любу и Диму…» Всё это враньё. Никто не подсылал Боннэр с заданием, и она не охотилась на академика. Свою трёхкомнатную квартиру он оставил детям – Любе и Диме, а Татьяне, которая вышла замуж, купил кооперативное жильё. Сам он переехал жить к Боннэр, в двухкомнатную квартиру на Чкалова.
Ситуация сближения Сахарова и Боннэр чисто человеческая – он искренне влюбился в неё. Хотя, казалось бы, какая любовь в их возрасте – ему было 49, ей 47. Но так бывает. Характер у Андрея Дмитриевича не из тех, что способствует сближению с женщинами. Стеснительный вообще, а с женщинами – в особенности. Боннэр – мужчин привлекала. И Сахаров не смог устоять перед мощью её обаяния, да и не пытался устоять – безоглядно отдался чувству любви. И всю оставшуюся жизнь преклонялся перед ней.
Боннэр внесла в жизнь Сахарова тепло, уверенность. Он до встречи с ней был одинок. Очень одинок. А она ввела его в творческий круг – писатели, поэты, артисты, режиссёры. Но Сахарову никого и не нужно было – только она. В его дневнике столько слов любви к Боннэр – трогательные. Когда у неё прихватило сердце, и вроде как была на грани смерти, то он дал торжественную клятву: «Если ты умрёшь, то я покончу с собой».
Любовь к Боннэр распространялась и на её детей – Татьяну и Алексея. Это особая тема – отношение Сахарова к своим детям и детям Боннэр. Своих – дочерей Таню и Любу и сына Диму – он не то, чтобы не любил, но воспринимал их как тяжкую обязанность. Он материально поддерживал детей, но разве деньгами возместишь отцовскую любовь? Дмитрий был очень несчастным. Мать умерла, когда ему было десять лет. Андрей Дмитриевич как раз входил во вкус борьбы с системой, ему было не до воспитания сына. Да к тому же в его жизнь вошла Боннэр. И по сути Дмитрия воспитывала сестра Люба. Дмитрий поступил на физический факультет МГУ без всякой протекции со стороны отца. Чем сильно удивил Сахарова, он считал его туповатым.
Сахаров считал, что дети Боннэр – Татьяна и Алексей – более развиты, более политически грамотны, чем его Татьяна, Любовь и Дима. Они его разочаровывали, даже раздражали. Он вообще обожал детей Боннэр. Татьяна Семёнова, когда эмигрировала в США, называла себя дочерью Сахарова.
Во время ссылки Сахарова в Горький, дети навещали его, но он встречал их холодно. Был уверен, что они приезжают по приказу КГБ. А Диму обвинил в том, что он передал в КГБ его рукописи. Дима клялся, что ничего подобного не делал, но Сахаров не верил ему. Дмитрий лет через десять после смерти Андрея Дмитриевича дал интервью, в котором резко отозвался об отце и особенно о Боннэр. Интервьюер заметил, что в квартире Дмитрия ни одной фотографии Сахарова.
Сахаров с восхищением смотрел на детей Боннэр. Они представлялись ему воспитанными, умными, привлекали его стойкой ненавистью к советскому строю. Когда Сахаров получил Нобелевскую премию, то на денежную составляющую Татьяна купила огромный дом в Бостоне. А позже и Боннэр купила поблизости просторную квартиру. Во время ссылки в Горький Сахаров задумался о завещании. Права на наследство он распределил в такой пропорции: половину дачи на Николиной горе Боннэр, а половину – своим детям. Гонорары за свои публикации – только Боннэр. В случае её смерти право это переходит к её детям, Татьяне и Алексею. А гонорары, между прочим, были значительные – сотни тысяч долларов. Тираж «Размышлений…» был почти 20 миллионов экземпляров. После смерти Сахарова Боннэр вступила в права наследования. Дачу на Николиной горе продали, деньги поделили: половину Татьяне, Любови и Дмитрию Сахаровым, половина Боннэр. Она и её дети безбедно жили на деньги Сахарова.
Любила ли Боннэр Сахарова? Трудно сказать. Ни разу тема любви не возникала ни в её воспоминаниях, ни в интервью. Но по некоторым признакам можно сделать вывод, она воспринимала семейные отношения с Сахаровым как союз. Ведущей в семье была она. Всё, что Боннэр делала, Сахарову нравилось. И он терпел любые её поступки. Хирург Николай Амосов побывал у них в 1977 году. Боннэр дымила «беломориной» как паровоз, дым лез в глаза и Сахарову, и Амосову. Врач сказал: «Вы бы не курили при муже». Она засмеялась: «Ничего, пусть терпит. Знал, на ком женится». Сахаров с любовью посмотрел на жену.
Многие в воспоминаниях отмечают, с какой любовью, даже с обожанием он смотрел на жену. Вот несколько наблюдений тех, кто их хорошо знал. «Елена Георгиевна и Андрей Дмитриевич сидели как раз напротив меня. Елена Георгиевна отламывала от порции мороженного маленькие кусочки ложкой, угощала им Андрея Дмитриевича. У него было такое счастливое лицо, что я отвела глаза»… «Затем предложили говорить Андрею Дмитриевичу. Он со счастливой улыбкой сказал: «Выступать после Елены Георгиевны по тому же самому вопросу невозможно. Она уже всё сказал, что мы по этому поводу думаем». Трудно придумать более гармоничный и счастливый брак»…
«Андрей Дмитриевич всегда устраивался так, чтобы быть рядом с Еленой Георгиевной и куда бы она ни положила свою руку, всегда накрывал её своей. Мужская рука, твёрдо и нежно покоившаяся на сильной женской, - для меня этот жест остался символом их союза»… «В любой компании они всегда были рядом. Они делили кресло на двоих, когда смотрели телевизор, иногда она сидела у него на коленях»… «Сахарову жутко хамили в Эстонии, поскольку он не говорил по-эстонски»… «Я за свою жизнь больше ни разу не видела, чтобы мужчина так любил женщину, как Андрей Дмитриевич любил Люсю»…
Но есть и такое наблюдение: «Люсю и тогда, и сейчас многие не любили. Почему? Вполне возможно, просто ревновали к Сахарову, считали, что это она его сгубила голодовками. Но странно, что не только откровенные недоброжелатели её недолюбливали». Или вот что вспомнил Евгений Врубель: «Помню, как Елена Георгиевна кричала Сахарову, что её не интересует его гойские дела». Она вообще считала Израиль лучшей страной в мире.
Боннэр контролировала каждый шаг мужа. И он беспрекословно подчинялся ей. Вот характерный пример, который привёл Сергей Петрович Капица: «Елена Боннэр обратилась к отцу с просьбой подписать письмо в защиту одного диссидента. Отец отказался, сказав, что он никогда не подписывает коллективных писем, а если это надо - пишет сам кому надо. Но чтобы как-то смягчить это дело, пригласил Сахаровых отобедать. Когда обед закончился, отец, как обычно, позвал Андрея Дмитриевича к себе в кабинет поговорить. Елена Боннэр моментально отреагировала: «Андрей Дмитриевич будет говорить только в моем присутствии». Действие было как в театре: длинная пауза, все молчали. Наконец отец сухо сказал: «Сергей, проводи, пожалуйста, гостей». Гости встали, попрощались, отец не вышел с ними в переднюю, там они оделись, и я проводил их до машины».
Боннэр радикализовала политическую позицию, взгляды Сахарова. Он до встречи с ней имел твёрдый характер. Но после того, как оформился союз с Боннэр, в Андрее Дмитриевиче начала расти нетерпимость. Он перестал говорить и писать об улучшении социализма, им овладела страсть: эту систему надо снести. Сам он так это сформулировал: «… я стал космополитичней, глобальней, общественно активней».
Войдя в диссидентский круг, Сахаров принялся отстаивать интересы и права узкого круга людей – скажем так, круга Боннэр. Простой человек, простой народ был ему неинтересен. Андрей Дмитриевич мог броситься в Омск или в Самарканд, чтобы отстаивать интересы тех, кто выступает против общественного строя, но ему в голову не приходило защищать права доярки или путейца. Как-то Сахаров и Боннэр были в гостях у Солженицыных. В разговоре зашла речь о русском народе. Наталья Солженицына стала говорить, что правозащитники должны заниматься защитой прав колхозников, которые, по сути, крепостные: у них нет паспортов, они не имеют возможности дать своим детям образование – вот чьи права надо защищать. Боннэр прокомментировала: «Да насрать мне на русский народ!» Андрей Дмитриевич поддержал жену.
Не стоит думать, будто Боннэр диктовала мужу, что ему говорить и как поступать в той или иной ситуации. Андрей Дмитриевич поступал по принципу, который сформулировал Нобелевский лауреат Михаил Шолохов: «Я пишу по указке своего сердца, а сердце моё принадлежит партии». Андрей Дмитриевич писал и поступал по указке своего сердца, а сердце его принадлежало Боннэр. Ради неё он готов отдать жизнь, и, по сути, отдал. В 1985 году он провёл страшную, мучительную голодовку, чтобы разрешили жене выехать за рубеж для лечения. Боннэр выпустили в США, ей сделали операцию на сердце. После этого она прожила ещё 26 лет. А голодовка серьёзно подорвала здоровье Андрея Дмитриевича, она сильно укоротила его жизнь.
Три года назад вышла книга «Андрей Сахаров, Елена Боннэр и другие». С длинным подзаголовком – «Судьба Елены Боннэр, рассказанная ею, Андреем Сахаровым и друзьями» Для меня в книге не было почти ничего нового. С книге много пустых слов, некоторым мемуаристам и вспомнить нечего, а всё равно пыжатся что-то выдавить. Сатирик Виктор Ш. расписал, как ему надо было из Америки передать по имейлу какое-то своё сочинение в Москву, и он обратился к Боннэр – она жила в Бостоне. И она на своём компьютере отправила ценное послание. Ш. делает вывод: «Вот такая она была – азартная, несгибаемая, ноль пафоса».
Светлана Ганнушкина приводит такой эпизод на заседании Международной Хельсинской Федерации в 1989 году: «Неожиданно зал затих. Сверху из амфитеатра спускалась высокая длинноногая немолодая женщина и сразу направилась к трибуне. Это была Елена Георгиевна Боннэр. Она не слышала, что говорили до этого, однако, создавалось впечатление, что это ей и не было нужно. Из её слов следовало, что все мы тут занимаемся чепухой, а говорить надо совсем о другом. Низкий голос, прямая осанка и интонация, не допускающая возражений. Сидящим в зале отдавалась роль слушателей, дискуссия не предполагалась».
Всё точно! Из моих разговоров с Боннэр я сделал такое же наблюдение. Или вот свидетельство Алексея Симонова, это уже начало нашего века: «Я неоднократно сталкивался с Люсиными указаниями, получаемыми из Америки, иногда здравыми, но чаще не подлежащими обсуждению. Указания, имеющие всегда форму императива и отсутствие альтернативы. И представить себе нельзя, что можно было иметь мнение, отличное от её мнения».
Боннэр предельно безапелляционна. Галина Евтушенко, одна из ближайших её подруг, отмечает: «После смерти Андрея Дмитриевича Люся стала втягивать меня в свою политическую жизнь-игру. Ещё раньше началось осложнение наших отношений. Я после их возвращения из Горького заметила, как она изменилась. Я даже говорила себе иногда: слишком рано А.Д. её покинул. Я увидела совсем незнакомую мне Люсю, не тихую, слабую, нуждающуюся в помощи и сочувствии, а резкую, порой даже злобную, безапелляционную, не терпящую никаких возражений, не терпящую несогласных с ней людей. А я считаю одним из главных человеческих грехов стопроцентную уверенность в своей правоте. Иногда мне даже казалось, что она завидует славе Андрея Дмитриевича. Как-то спросила её: когда он едет в Армению? Она почти что оскорбилась: «Это не он едет в Армению! Это МЫ едем в Армению!»
Хотелось бы внести уточнение по поводу, что она была «тихой, слабой» до ссылки. Вот свидетельство Николя Милетича, который представлял в 70-е годы агентство «Франс пресс» в Москве: «Между собой журналисты говорили, что Елена Георгиевна – дракон, страшный человек, с которым не нужно ссориться. Всем был виден контраст: Андрей Дмитриевич всегда мягкий, спокойный, она же могла что-то резкое сказать».
И ещё из воспоминаний Галины Евтушенко: «Помню, как Люся воскликнула о Солженицыне: «Если он вернётся в Россию, я уеду. Не могу жить с ним в одной стране». И уехала».
Боннэр, как рассказывает Галина Евтушенко, обратилась за помощью к Березовскому. Попросила 300 тысяч долларов. Березовский выделил 3 миллиона. И Боннэр перевела эти деньги на счёт своего личного фонда, а Фонду Сахарова выделила сумму, которую просила – 300 тысяч. Березовский был потрясён таким коварством.
Или такой случай – о сумме значительно меньшей. Французские кинодокументалисты в 2010 году сняли фильм «Свободный человек: Андрей Сахаров». Картина, понятно, панегирическая. Привезли фильм в Москву, чтобы показать в Сахаровском центре. Боннэр потребовала заплатить за показ. Французы сильно удивились – документальное кино создаётся отнюдь не для прибыли, и в прокате его не бывает. Тем не менее предложили 4000 евро. Боннэр ответила: «Поразительно дёшево вы оцениваете Сахарова. Прошу назначить в соответствии с обычной нормой отчисления от проката фильма». И потребовала заплатить в десять раз больше. Французы не нашли такой суммы, и, обескураженные, вернулись в Париж.
Когда собирал материал для биографии Сахарова, я несколько раз встречался с Боннэр. В «Жизни Сахарова» я не выставлял никаких оценок ни Сахарову, ни Боннэр. Когда занимаешься историческими фигурами, то не должно 6ыть «любишь-не любишь» по отношению к ним. Не нужно изрыгать проклятия в её адрес, придумать ей несуществующие преступления. Но и не представлять Боннэр неким ангелом-хранителем Сахарова, как это делает Юрий Рост в книге о ней. Тем не менее признаюсь: когда я писал биографию Сахарова, то включил самоконтроль, и некоторые моменты, красящие Боннэр в невыгодном свете, в книге опустил – уж слишком одиозная фигура вырисовывалась, а мне хотелось, чтобы читатель сам делал выводы. Как 6ы там ни 6ыло, Сахаров и Боннэр навсегда вошли в нашу историю, и этого не изменить.к 6ы там ни 6ыло, Сахаров и Боннэр нвсегда вошли в нашу историю
Николай Андреев.
https://m.facebook.com/story.php?story_fbid=pfbid02Z8t1iCP8GUVSDDP55yUiYefzrF1UE8Zsxq46btAH5yzYKuwTeT3AaRjYA1x7rKcrl&id=100001053859387&mibextid=Nif5oz